Повседневная жизнь советской богемы от Лили Брик до Галины Брежневой - Александр Анатольевич Васькин

определяемые советскими пропагандистами как «идолопоклонство перед Западом». А все почему? Да потому же, что и раньше. «Американцы, а потом и многие другие относились к художникам по-человечески — уважительно, дружелюбно, с интересом к их работам — и к ним самим. А это было так важно, так необходимо в удушающей атмосфере “совка”. К тому же и они сами оказались людьми, подверженными самым естественным чувствам. Они тоже ценили художников, которые сделали их жизнь в дипломатических “гетто”, окруженных мрачным и злобным кордоном, более терпимой. Через них они имели возможность общаться с народом этой страны, а не только с вымуштрованными функционерами», — отмечает Брусиловский.

Притягательность Спасо-хауса для богемы была вызвана не только его «заграничностью», но и жаждой американцев выйти за пределы изоляции, в которой они по естественным причинам находились. Художники советского авангарда, в свою очередь, горели тем же желанием. Вот они и встретились — «два одиночества» — в резиденции посла. И самое интересное, что неофициальное советское искусство по художественному уровню оказалось не хуже того, что привозилось из-за океана и демонстрировалось в Спасо-хаусе. Творческий потенциал художественной Москвы был чрезвычайно богат и поражал разнообразием стилей и направлений. Тут было навалом своих Энди Уорхолов. В самом деле, Илья Кабаков позиционировался как концептуалист, Лев Кропивницкий как художник поп-арта, Владимир Немухин и Лидия Мастеркова — абстракционисты, Оскар Рабин — экспрессионист, Брусиловский и Юло Соостер — сюрреалисты, Василий Ситников и Владимир Яковлев — примитивисты, Эдуард Штейнберг — конструктивист. А о Звереве и говорить не приходится — Поллок в кубе! И это далеко не все, кого можно было без стыда возить по миру и чье творчество представлять в советских посольствах как передовое искусство.

По уже проведенной в 1930-е годы траектории встречи в резиденции посла переросли в дружеское общение. Брусиловский познакомился со вторым секретарем посольства Джоном Лодейссеном и его женой Пегги, которую он по-свойски стал звать Пегушкой. Уже не только художник с женой приходили в Спасо-хаус, но и дипломаты на правах хороших знакомых заезжали в мастерскую художника — выпить кофе, а лучше чего-то еще, поболтать, посмотреть новые картины, просто на вечеринку с танцами и т. д. Возможно, что Лодейссен сделал бы в СССР неплохую карьеру, если бы вскоре его не выслали из страны якобы за шпионаж. Надо думать, что для богемы его высылка не стала трагедией — мало ли тоскующих иностранцев сидит по посольствам…

Запомнилось празднование в Спасо-хаусе Рождества в конце 1960-х годов:

«В огромном зале уже стояли маленькие столики накрытые и украшенные. Было много модных тогда артистов “Современника”, художников, восходивших поэтических звезд. Все были радостно возбуждены, обстановка ничем не напоминала русских застолий. Еда и напитки, хоть и отменные, редкостные, но весьма в небольших количествах. Перед самой полуночью всем раздали маленькие смешные шапочки: котелки, цилиндры, треуголки из цветной замшевой бумаги, пакетики с конфетти и серпантином и прочие необходимые аксессуары. Оркестры гремели, морские пехотинцы в смешных (но своих, форменных) шапочках, похожих на детские панамки, вытянулись у дверей, охраняя наш покой или, наоборот, разгул. Часа в два остро захотелось есть и мы с Табаковым предприняли глубокую разведку боем. Госпожа Посол направила нас в подвальное помещение, где находилась кухня, мы были встречены главным поваром посольства — китайцем весьма преклонного возраста и наделены огромными мисками прекрасного русского борща! Весь этот сюрреализм — американцы-дипломаты, китаец и борщ создавали неповторимую атмосферу приема!»

В Спасо-хаусе можно было встретить приятеля-художника или знакомого писателя, с которым давно не пересекался в Москве, ибо вся богема старалась перед 4 июля, Днем независимости США, быть в городе, чтобы не пропустить приглашение в резиденцию на прием в саду. «Собирался “весь город”. Это был типично американский праздник — с гамбургерами и сосисками, с оркестрами и копеечными аукционами. За стеной сада высились неуклюжие громады Нового Арбата, из верхних этажей которых так удобно было обозревать посольскую жизнь и нас, посетителей, гостей, — кто, кому и когда передаст “советского завода план”! Но нас почему-то не волновало ни это, ни постоянные проверки документов у входа, когда угрожающе мрачный чекист (оперетта!) забирал паспорта и шел на длинные переговоры в будку — а мы стояли… и униженно ждали, — пустит, или… Плевали мы!» — вспоминает Брусиловский.

На этих приемах поведением и внешним видом выделялся Василий Аксенов. «Это было в конце 70-х. Там было много его друзей — писателей, художников, актеров. Они слегка подсмеивались над Васей и его пижонством. Поведением и одеждой он заметно отличался от большинства советских гостей — был очень раскован и одет… Одет, ну, скажем, как голливудский продюсер 40–50-х годов. Хотя на дворе были 70-е… Уже не помню точно его костюм, но общее впечатление было такое: совсем несоветский советский. Ему самому это, пожалуй, нравилось», — рассказывал американский журналист Дэвид Саттер.

Аксенов всячески старался продемонстрировать свой американизм и в повседневной жизни. В августе 1966 года ему исполнилось 44 года — дата солидная, что и говорить, бывает в жизни только раз. И решил Василий Павлович закатить пир на весь мир, но не в Спасо-хаусе (его бы не поняли), а в родном ЦДЛ. Он снял ресторан на всю ночь, велел поставить столы не по-русски буквой «Т» (как на свадьбе) или «П» (на поминках), а параллельно друг другу. Наприглашал кучу гостей из разных городов и стран, а своих переводчиков даже из Японии. Что там ели, народ уже не помнит, а вот то, что при входе в ЦДЛ стояли столы с открытыми блоками американских сигарет «Филипп Моррис» (как на приеме у посла) — это в памяти отложилось. Во времена перестройки Аксенов в свои приезды в Москву будет останавливаться по приглашению посла в любимом Спасо-хаусе. А потом он по какому-то странному недоразумению получит от московских властей квартиру в элитной сталинской высотке на Котельнической набережной. Странный выбор писателем своего местожительства до сих пор вызывает немало вопросов.

В Спасо-хаусе устраивались не только концерты классической музыки (в 1972 году приезжал Ван Клиберн), но и американского джаза. В Москве были и свои классные джазмены, приглашение их на концерт в резиденцию посла свидетельствовало почти о мировом признании. Один из них — Алексей Козлов, у которого однажды зазвонил телефон. Не мобильный, конечно, но домашний (редкость в то время!). У аппарата был секретарь посольства Мэл Левински — подозрительная личность, про которого Леонид Талочкин рассказывал: «Американцы по указанию сверху поддерживали антисоветски настроенную публику, но были обычно жлобьем. Был тогда в Москве такой Мэл Левински, так его, кажется, звали. У него потом “крыша поехала”. Например, в Москву приезжает какой-то американский оркестр, Мэлу в посольстве выдают пачку билетов, чтобы он раздал “диссидентам”. А он встает у